От лиц младенца и Марии оторваться невозможно. Сначала кажется, что Иисус смотрит на Екатерину, а Мария – на нас. Но если приглядеться, в их взглядах становится заметной некоторая отрешённость, ещё более выраженная у Иосифа.
Почему-то я надолго застрял у этого снятия с креста. Спаситель тут напоминает птицу. Тело его красивое, сильное и, конечно, мёртвенно-бледное.
А посмотрите на лица – в каждом можно утонуть, каждое передаёт свои детали страдания. Постепенно вглядываясь в картину, мы замечаем кресты Голгофы, рану на груди Христа, лавровый венец, гвозди.
Мне кажется, на этой картине во всей полноте проявляется главная черта картин эпохи возрождения – они прекрасны на любых масштабах рассмотрения. Scale-invariant beauty. Можно отойти и смотреть на картинку целиком. Тогда через несколько минут вы начнёте ощущать себе погружённым в сюжет. А можно наслаждаться отдельными фигурами, лицами или даже ещё меньшими деталями – прекрасно всё.
Другая причина, по которой меня так привлекают эти картины – самодостаточность. Контекстуальность не является ключевым фактором для их восприятия. Разумеется, узнав всю подоплёку – историю создания, детали сюжета и самой картины, Вы её полюбите ещё больше. Но даже без всего этого сразу захватывает дух и ощущается масштаб творения.
В этом смысле противоположностью им являются недоразумения вроде «Чёрного квадрата». Последний это, прежде всего, символ конца эпохи (один математик даже убеждал меня, что не случайно именно таким знаком обозначают конец теоремы). То есть, пока Вам не прочитают лекцию о кризисе искусств на рубеже веков, пялиться на него можно с тем же успехом, что и на белую стену (мне, правда, кажется, что и потом тоже).
Так же можно сравнивать талантливые стихи на злобу дня со стихами о вечном. Конечно, всегда есть шанс, что текущая эпоха чем-то запомнится потомкам и утянет Вашу остроумную кляксу на полях вслед за собой. Но меня гораздо сильнее тянет к самостоятельным произведениям – тем, которые эту эпоху, собственно, и обозначают.
Автопортрет Рубенса с женой Еленой Фурман и сыном с воображаемым дробовиком.
Лицо самого Рубенса вполне статично, а вот супруга будто немного левитирует, как детишки де Воса.
Завершив содержательную часть, живописец явно решил добавить несколько элементов для пафоса. В их числе произрастающая прямо из колонны статуя с внушительной грудью, розовый куст и сидящий на нём попугайчик.
Кроме того, есть подозрение, что палитра, которую Рубенс любил устраивать прямо на холсте, в данном случае поместилась на вазе справа. По-моему, он так до конца и не определился, быть хвосту попугая внутри неё или вне.
Наконец, нельзя не отметить жовто-блакитные мотивы на полотне – как платье ребетёнка, так и просматривающийся пейзаж на заднем плане.
Мой поход по музею являет собой движение с хорошей крейсерской скоростью, иногда прерываемое дёрганьем ручника на полном ходу у невесть откуда появляющихся знаков Stop.
Первым из них в Metropolitan стал хорошо знакомый нам кубок, засветившийся на несчётном количестве натюрмортов Хеды.
Легко угадывается положение источника света и его природа – это открытое окно, трижды отражённое в бокале - снаружи, внутри и, наконец, в воде (от второго отражения). При желании можно даже разглядеть пейзаж за окном.
...
Уррра!!! В Rijksmuseum не поверил своему счастью, когда увидел всю эту красоту своими глазами:
.JPG)
